Добольно интересные подробности я обнаружил в "Материнском праве" И. Бахофена, позволяющие интерпретировать легенду о Минотавре в несколько ином ключе.
"В Дельфиний [1] — храм, в котором перед отбытием на Крит Тесей принёс на алтарь божества священную оливковую ветвь, обёрнутую в белую шерсть, — родители ежегодно посылают на поклонение одних только дочерей, чтобы и те, как некогда посоветовал аттическому герою сам Аполлон, избрали своей путеводительницей Афродиту. — Господство женщины с особой очевидностью проявляет себя в празднестве Осхофорий [2]. В этот день юноши облачаются в женские одежды и украшения. В праздничном обряде участвуют также и женщины, именуемые «дипнофорами» [3]; согласно поверьям, они представляют матерей тех детей, которых некогда по жребию оправляли на Крит. Далее, углубляясь в описание обстоятельств, связанных с этими празднествами, Плутарх и другие авторы сообщают, что участвовать в жертвоприношениях этим женщинам было дозволено потому, что при отъезде своих детей они приносили им хлеб и прочую снедь. Во время праздника было также принято рассказывать сказки — в память о тех матерях, которые поступали так же, отправляя детей на Крит, чтобы утешить и ободрить их. Это народное поверье важно лишь тем, что оно опирается на воспоминания о древнейшей, господствовавшей ещё до Тесеевых времён, гинекократии".
Ну вот, здесь говорится, что матери отправляли детей на Крит, в то время как легенда о Минотавре рассказывает, будто на съедение чудовищу бросали присылаемых из Афин семь девушек и семерых юношей. Здесь, скорее всего, произошла та же историческая аберрация, что и в случае с "кровожадным" Молохом. В юридических и исторических контекстах (Лев. 18:21; 20:2–5; Втор. 18:10; ср. II Ц. 16:3; 17:17; 21:6; 23:10) говорится о проведении детей через огонь, то есть языческой церемонии религиозной инициации (посвящения). Однако еврейские пророки, выступая против древнесемитских обрядов посвящения, в пылу полемики, клеймили участников этих обрядов, "проводящих своих детей через огонь", как детоубийц (Подробнее см.: О "кровожадном" Молохе и жертвоприношении детей). Очевидно, и в Элладе, таким же образом, со временем, возникла легенда о пожирании детей Минотавром. А потом и про детей забыли, и появились юноши и девушки.
На острове Крит существовал религиозный центр, куда и отправляли отобранных по жребию детей. Скорее всего, это были девочки двенадцати или тринадцати лет. И здесь можно предположить, что они там проходили обучение в школе-интернате. Это обучение давало им какие-то важные преимущества и права в дальнейшей жизни, после их возвращения в Элладу. Может быть, из них составлялось ядро жреческих коллегий. А почему бы и нет? Духовная семинария на Крите. Только не для мальчиков, а для девочек. В таком случае, Минотавр, поедающий людей, — это "пугало", появившееся во времена религиозной "перестройки" в Элладе.
Демонизация старых культов — явление повсеместное и вполне привычное. Достаточно посмотреть на нашу Бабу Ягу, в какое чучело её превратили за время существования христианства. Хотя в ней тоже просматривается древняя "учительница". Владимир Пропп увидел сходство Яги с «лесными» и «водяными» учителями — другими персонажами русских сказок, которые забирают детей у родителей. И хотя кажется, что похищенный ребёнок обязательно погибнет — обычно он возвращается к семье, обучившись волшебной науке.
ДОПОЛНЕНИЕ.
Вот как комментирует Ю. В. Андреев изображение на "кубке принца" из Айа Триаде.
Рис. 1
Рис.2
"Это стеатитовый сосуд из «царской виллы» в Айа Триаде, известный в науке под условным обозначением «кубок принца» или, в другом варианте, «кубок вождя» (chieftain cup). Стенки сосуда украшает рельефная композиция, состоящая из двух, сюжетно, по-видимому, связанных между собой сцен, общий смысл которых по-разному объясняется разными авторами. А. Эванс, посвятивший этому замечательному произведению классического минойского искусства несколько страниц второго тома своей книги, был убеждён, что мужская фигура с длинными волосами и жезлом или, может быть, копьём в повелительно вытянутой вперёд руке, которую мы видим на одной из этих сцен (как правило, именно она и воспроизводится на фотографиях и прорисовках кубка), изображает «юного минойского принца», который, стоя перед воротами своей резиденции (на неё указывает столб или стена из прямоугольных блоков, замыкающая сцену с правой стороны), отдаёт распоряжения «офицеру своей гвардии» (рис. 1). Почтительно вытянувшийся перед своим повелителем «офицер» держит в одной руке меч, а в другой — загадочный предмет, который Эванс квалифицировал как «очистительное кропило» (lustral sprinkler), соответствующее так называемому aspergillium римских понтификов. В его понимании меч и кропило были на Крите двумя главными атрибутами и символами верховной власти царя-жреца, одновременно светской и духовной. Странное только на первый взгляд присвоение богиней царских регалий, по мысли Эванса, становится вполне объяснимым, если предположить, что она почиталась на Крите как небесная или, может быть, подземная покровительница царя-жреца, а он — как её вицерегент на земле.
К сожалению, замечательный английский археолог не счёл нужным расставить все точки над i, и смысл сцены, представленной на сосуде из Айа Триады, остался нераскрытым. Не получила сколько-нибудь убедительного объяснения также и вторая часть рельефной композиции, находящаяся на другой стороне сосуда и изображающая трёх мужчин, облачённых в странные широкие одеяния вроде кавказских бурок (рис. 2). Бегло упомянув об этой сцене в другой главе того же II тома «Дворца Миноса», Эванс предположил в свойственной ему экстравагантной манере, что одеяния эти представляют собой не что иное, как шкуры африканских слонов, доставленные юными охотниками на Крит и, видимо, преподнесённые в дар царю".
И далее Ю. В. Андреев пересказывает интересную гипотезу, выдвинутую двумя исследователями: американцем Келем и шведом Зефлундом. "Оба они приходят к выводу, что сцена, представленная на кубке из Айа Триады, в обеих своих частях изображает церемонию инициации или посвятительный обряд, совершаемый над мальчиками-подростками их предводителем-юношей или молодым мужчиной, старшим и по возрасту, и по своему социальному статусу. И Кель, и Зефлунд в равной мере опираются в своей аргументации на известный пассаж из «Географии» Страбона (X. C. 482—484), повествующий со слов Эфора о воспитании подрастающего поколения у критских дорийцев и об их любовных обычаях. При этом Зефлунд ориентируется в большей степени на первую часть этого рассказа, в которой речь идёт преимущественно о жизни мальчиков в так называемых «агелах», тогда как Кель уделяет гораздо больше внимания второй его части, посвящённой курьёзному обычаю умыкания мальчиков их уже взрослыми возлюбленными. В соответствии с этим существенно различаются и интерпретации сцены на кубке, предлагаемые каждым из этих авторов в отдельности. В понимании Келя, создатель кубка хотел изобразить эпизод одаривания похищенного мальчика (так называемый «офицер») его возлюбленным — молодым аристократом (так называемый «принц»). По словам Эфора, после продолжавшегося около двух месяцев сожительства где-нибудь в лесу за городом похититель должен был подарить похищенному воинское одеяние, чашу и быка. Как полагает Кель, в сцене на кубке такими дарами могут считаться меч и предмет, напоминавший Эвансу кропило, в руках у «офицера», а также шкуры трёх, очевидно, уже принесённых в жертву быков, которые несут на своих плечах юноши, изображённые на том же сосуде, но с другой стороны. Интерпретация, предложенная Зефлундом, проще и в целом правдоподобнее. В его представлении, две фигуры, противостоящие друг другу в основной сцене, изображают соответственно юношу — предводителя агелы («офицер») и его непосредственного начальника («принц»), отдающего распоряжения относительно только что принятых в агелу неофитов (фигуры, закутанные в бычьи шкуры, в другой части той же композиции)".
Так что, очевидно, инициации мальчиков-подростков на минойском Крите имели место быть.
----------------------------------------
[1] Храм Аполлона-Дельфиния, находившийся в восточной части Афин. — Примеч. перев.
[2] Праздник, совершавшийся в октябре после сбора винограда и маслин. Считалось, что именно в этот день Тесей вернулся в Афины с Крита. — Примеч. перев.
[3] От δειπνοφόροι (др.-греч.), «приносящие обед». — Примеч. перев.
