Далее приведу несколько выдержек из довольно большого текста:
"В разговоре о вооружённых конфликтах в современной Африке люди часто неосознанно воспроизводят стереотипы, которые были созданы в мозговых центрах политической верхушки и впоследствии спущены в массы через СМИ и популярную культуру. Чем меньше осведомлён человек, тем сильнее власть тиражируемых клише, однако даже компетентные люди не свободны от стереотипов. Давайте разберёмся в мифах, окружающих войны на жарком континенте.
Многие наши заблуждения восходят к эссе американского политолога Роберта Каплана под названием «Грядущая анархия» (1994). В своём очерке известный журналист и теоретик геополитики живописал ужасы повсеместной социальной эрозии и распада, в которые погрузилась Западная Африка в 1990-е годы. Каплан стоял на позициях социального дарвинизма и полагал, что войны, охватившие мир после 1991 года, были вызваны перенаселением и сопутствующей ему борьбой за сокращающиеся ресурсы. Многие антропологи возражали ему, однако их не услышали, а бестселлер Каплана был разослан по факсу во все американские посольства мира. «Грядущая анархия» стала настольной книгой политтехнологов и чиновников, ответственных за военно-политические мероприятия США на Чёрном континенте.
Обычно, когда заходит речь о войнах в Африке, люди затрудняются ответить на вопрос об их причинах. Действительно, понять мотивы участников некоторых войн бывает довольно сложно. Однако у воюющих сторон всегда были и будут военно-политические цели, тактические и стратегические задачи. Гражданские войны в Либерии (1989–1996, 1999–2003), ставшие культурной иконой «нового варварства» в кино и литературе, на деле начались с мятежа в 1980 году выходцев из притесняемых автохтонных групп. Коренные жители восстали против американо-либерийцев — потомков переселившихся сюда из США освобождённых негров, ставших элитой, которая сосредоточила в своих руках национальные богатства и принимала политические решения. Впоследствии гражданские конфликты в Либерии вращались вокруг распределения полномочий, правительственных постов и экономических ресурсов.
Другой «эталонный» пример — войну в соседнем Сьерра-Леоне (1991–2002) — обстоятельно изучил Пол Ричардс, критик Каплана. При ближайшем рассмотрении эта бессмысленная и шокирующая своей жестокостью война оказалась восстанием маргинализованной и отчаявшейся молодёжи против политической верхушки, цементированной авторитарным однопартийным режимом. Отряды вооружённой оппозиции, называвшие себя Революционным объединённым фронтом, бросили вызов иерархической и наследственной природе бюрократического государства, возглавляемого геронтократами.
В таких режимах дорогу к политической карьере, достойной работе, благополучной семье и общей социальной защищённости открывает образование. Лишённые его молодые люди, недавно переселившиеся из деревни в город и не нашедшие там себе места, быстро радикализируются. Этот во всех отношениях примечательный кейс попутно опровергает миф об «отсталости» и «дремучести» войны в Африке.
Похожие мотивы двигали юными участниками скоротечной войны в Гвинее-Бисау 1998–1999 годов. Подростки, взявшие в руки оружие, впоследствии описывали свой выбор труднопереводимым креольским словом dubriagem, значение которого сочетает движение, предприимчивость и смекалистость.
Кадр из фильма Johnny Mad Dog (2008) по роману конголезского писателя Эмманюэля Донгала.
Часто говорят о «несостоявшихся государствах» — failed state (или fragile state в более политкорректных современных формулировках) как о причине неустройств и конфликтов. Предполагается, что практика государственного строительства в проблемных странах серьёзно хромает, поэтому им обязательно нужно укреплять «веберовское» государство — с армией, полицией, бюрократией и институтами представительной демократии… Но многие страны, охваченные непрерывными войнами (Демократическая Республика Конго, Центральноафриканская Республика, Чад, Южный Судан) даже не думают распадаться, что бы о них ни думали. Силы вооружённой оппозиции, сражающиеся с правительством и друг с другом, редко выдвигают сепаратистские идеи. Гораздо чаще речь идёт о борьбе за политические и экономические рычаги управления единой страной. (То есть, в конечном итоге, опять всё за ту же "вертикаль власти".)
Поиск этнических или конфессиональных корней гражданских войн стал своего рода спортом для политологов, журналистов и прочих людей, претендующих на экспертность [1]. Однако за «этнорелигиозным фактором» почти всегда стоят более глубокие требования — включённости в политический процесс, представительства в органах власти, справедливого распределения национальных богатств.
Измождённый от голода мальчик ползёт за взрослым с мешком еды. Судан, 1998 год.
В своих проповедях Мухаммад Юсуф, [харизматичный исламский проповедник и основатель организации «Боко харам» — Прим. ред.], бросивший вызов политическому режиму Нигерии, требует справедливого распределения национального богатства и борьбы с коррупцией так же часто, как и призывает установить халифат и свергнуть светское государство.
Война на Африканском континенте при всём её местном колорите полностью подтверждает главное наблюдение Клаузевица, считавшего, что война — это «продолжение политики другими средствами». Война здесь — политика в чистом виде, связанная невидимыми нитями с мировыми политическими центрами, транснациональными корпорациями и финансовыми группами. В ряде случаев война становится «нормальной» экономической деятельностью по изъятию, накоплению и перераспределению прибыли, которая порождает целый слой живущих за её счёт людей — так называемых военно-политических предпринимателей. Характерный случай — Республика Чад, десятилетиями существовавшая как поле деятельности таких бизнесменов, которых в разное время встречали не только в пустынных лагерях боевиков, но и на улицах Канады, Швейцарии, Франции, Бельгии и США.
Вооружённая оппозиция часто действует как полноценная военно-хозяйственная компания с собственной логистикой, ресурсной базой, каналами перераспределения прибыли. Это крайний случай феномена силового предпринимательства, которое возникает в ситуациях, когда другие возможности обогащения затруднены или просто невозможны. Оно сопряжено с насилием, вербовкой самых внушаемых и управляемых комбатантов — детей.
В целом такие войны, начинающиеся с политической мобилизации, часто заканчиваются строительством военной экономики, в которой люди могут жить десятилетиями и которая даже способна приносить прибыль её участникам и их семьям. В 2014 году ЦАР, пережившая восстание коалиции «Селека» и свержение президента, была охвачена хаосом и межобщинными столкновениями, однако там неожиданно оживилась хозяйственная жизнь: за этот год рост экономики составил 0,5 %, а к 2016 году — целых 5,2 %. Активизировалась деловая среда, строились дороги, открывались фабрики по производству продуктов питания, пива, сигарет — и это в условиях, когда до 80 % территории страны контролировали разные повстанческие движения.
Такие «военно-политические предприятия» сочетают в себе черты армий и современных бизнес-корпораций. Конечно, они пропитаны глубоко маскулинной воинской этикой, построенной на иерархии и насилии. С регулярной армией их сближает маскулинная культура, где женщины — в качестве жён, шпионок, политических сторонниц — пусть и играют ключевую хозяйственную роль, но оттеснены на задний план, а подчас становятся жертвами насилия и сексуальной эксплуатации.
(Однако, надо понимать, что эти стереотипы поведения задаёт сама "вертикаль власти".) Вершиной военно-политической карьеры служит власть, которая осуществляется без применения (и даже ношения) оружия и конвертируется в стабильный доход и важный государственный пост.
----------------------------------------
[1] Некогда модное слово «трайбализм» (от англ. tribe — «племя») совершенно не адекватно африканским реалиям. Здесь никогда не было племён (от этого понятия современная наука отказывается), а многие известные этнические группы восходят к военно-политической организации доколониальных обществ. Лишь позже, с приходом колонизаторов, из этих групп стали создавать «этносы» — исключительно в административных целях.
